(продолжение) Однако после победы над Хамфрисом до народной любви было еще далеко. С Мендосой и его неправильной национальностью смирились, но не просто как с неизбежным злом, а как со злом весьма и весьма уважаемым. Да и злом ли вообще? На этот счет не было единого мнения. С некоторой натяжкой можно сказать, что Мендоса в боксерском мире стал примерно тем, кем одновременно с ним стал основатель известной династии банкиров еврей Майер Амшель Ротшильд в мире финансовом. И того, и другого не слишком любили, за глаза обзывали разными ласковыми словами, связанными как раз с их национальностью, иногда облыжно обвиняли во всех смертных грехах, но вынуждены были считаться с ними, потому что каждый из них на своем поприще стал силой, которую невозможно было игнорировать. Однако Мендосу, в отличие от Ротшильда, было трудно не только игнорировать, но и ненавидеть, так что ситуация постепенно менялась. Почти все единодушно отмечали, что он был приятен в общении, что не мешало ему никому не давать спуску. Он, как д’Артаньян, заводился мгновенно и был готов подраться с кем угодно за косой взгляд, а особенно с теми, кто выказывал неуважение к его происхождению. Известен случай, как, отправляясь на какой-то боксерский матч (история умалчивает о том, направлялся он туда как участник или как зритель, скорее всего, последнее), Мендоса трижды подрался по дороге. Думаю, не надо говорить, кто из этих стычек вышел победителем. Наконец, срабатывал и эффект привыкания. Мендоса просто слишком давно был в тусовке, причем в такой тусовке, где невозможно скрыть, чего ты на самом деле стоишь, и те, кто вчера были в стане его врагов, сегодня могли оказаться с ним рядом. Тем временем Мендоса неплохо зарабатывал себе на жизнь, разъезжая с показательными выступлениями и давая уроки аристократам (позже он поставит это дело на еще более широкую ногу). Его статус все укреплялся, особенно после того, как в 1790 году Том Джонсон, сыгравший роковую роль в его втором бою с Хамфрисом, заявил, что покидает ринг, и таким образом, трон чемпиона Англии (без указания весовой категории, что означало чемпиона в тяжелом весе) оказался вакантным. Мендоса тогда впервые объявил, что трон вовсе не вакантен, а чемпионом Англии является он, Дэниел Мендоса. Но отставку Джонсона не все восприняли всерьез, ожидая его скорого возвращения, поэтому та первая «заявка» Мендосы на чемпионство, от 1790 года, прошла почти незамеченной. Способствовало этому и то, что далеко не все считали, что спор Мендосы с Хамфрисом закончен. И, прежде всего, не считал так сам Хамфрис. Чтобы убедить его, нужно было его убить, а Мендоса этого никак не делал. Четвертый поединок Мендоса-Хамфрис был неизбежен, и он состоялся, причем при весьма живописных обстоятельствах. Произошло это 29 сентября 1790 года в городке под названием Донкастер. На этот раз к выбору арены подошли с особым тщанием, потому что собирались ввести одно, доселе невиданное новшество, которое часто приписывают самому Мендосе, но, на самом деле, это просто еще одно напоминание о его происхождении. Место поединка было наподобие буквы «П» с трех сторон окружено глухими зданиями, образуя площадь, на которой и соорудили ринг. С четвертой стороны было что-то вроде лужка, который выходил к местной речке с до боли знакомым названием Дон. И вот этому провинциальному Дону предстояло пережить в скором времени свою небольшую революцию, которая, к счастью, не обагрила ни его воды, ни его берега кровью. Нововведение касалось этой самой четвертой, открытой стороны. Организаторов матча этот пасторальный вид на лужок и речку Дон почему-то не устроил, и они соорудили довольно мощную изгородь, замкнув таким образом арену и с этой стороны. Дело в том, что они впервые в истории бокса собирались взять очень немалую плату за место в этом импровизированном зрительном зале – аж полгинеи. Какой-нибудь представитель начавшего формироваться среднего класса горбатился за такую сумму неделю, а то и больше, но среднего класса среди зрителей почти не было. В основном там собрались сливки общества и боксеры – в соответствии со статусом мероприятия. Продали около пятисот билетов, то есть, собрали где-то 250 гиней или 262,5 фунта стерлингов. Много, но все-таки меньше, чем Мендоса и Хамфрис должны были получить за бой. Об их гонорарах нет точных сведений, но, судя по всему, они должны были получить фунтов по 200 каждый. Получается, что бокс тогда, как и сейчас, не мог существовать «с зала». Всегда нужны были «телевидение» и букмекеры, чью роль тогда выполняли промоутеры, они же игроки-аристократы, ставившие на кон такие деньги, по сравнению с которыми затраты на гонорары боксерам и оборудование арены были просто мелочью. Однако организаторы не все рассчитали. Местные представители гордого британского народа, прослышавшие о таком мероприятии, которое проводилось у них под боком, не собирались мириться с тем, что их туда не пустят, и они устроили бунт. Но не русский «бессмысленный и беспощадный», а очень английский, то есть, осмысленный и имеющий совершенно конкретную цель, по достижении которой можно обойтись и без зверств. Незадолго до назначенного часа несколько сотен очень сУрьезно настроенных мужиков в костюмах, которые представляли собой нечто вроде шаржей на аристократические «доспехи» того времени, то есть те же цилиндры и сюртуки, но плохо сделанные и грубо сшитые, вышли на противоположный берег местного действительно тихого Дона. Они мрачно направились к лодочнику, который обычно едва сводил концы с концами, перевозя людей на другой берег, перебираться вплавь на который было в конце сентября действительно поздно. Закон в этих местах уважали больше, чем у нас когда бы то ни было будут уважать. Поэтому они не отобрали у него лодку и самого его не бросили в Дон, не сели в эту лодку в количестве в три раза превышающем ее грузоподъемность, и лодка у них не перевернулась. Соответственно, дальше они не поплыли в холодной воде к берегу, матерясь и проклиная все на свете, начиная с бокса и кончая чьей-то матерью, а выстроились в очередь на переправу. Лодочник, ошалевший от такого счастья, не растерялся и поднял таксу до умопомрачительных шести пенсов с головы. (Очень приблизительно в пересчете на современные деньги это составляет фунтов двенадцать). Мужики в ответ еще мрачнее переглянулись, наверняка подумав – может, его все-таки утопить? – но потом вспомнили, что они англичане, и полезли в кошельки. В несколько приемов он их всех перевез. Куда лодочник пошел после этого и что делал, мы никогда не узнаем. Переправившись, мрачно одетое и насупленное воинство решительно смело ограду и направилось к рингу. Но и здесь все закончилось не так, как у нас, а так как у них. Мужики не претендовали на места в партере. Они просто хотели посмотреть бой. Поэтому всей своей мрачной массой они подошли к последним рядам, занятым «чистой публикой», и остановились перед великой силой закона, собственной любви к порядку и уважения к чужим деньгам. Они пришли посмотреть бокс, а не устраивать революцию. И бокс они увидели. Но прежде, чем перейти непосредственно к описанию боя, имеет смысл обратить взор в угол Мендосы. Если бы мы были там, на берегу британского Дона, то, к своему удивлению, в одном из секундантов узнали бы… Тома Джонсона! Да-да, того самого, только что сложившего с себя полномочия чемпиона Англии, спасшего Хамфриса от поражения во время их второй встречи, а сейчас перешедшего в стан его врага. Самое удивительное, что Мендоса его принял и, кажется, не без удовольствия. Как уже говорилось, он умел привлекать к себе людей. Но оставим всех людей с их нежданными доходами и боксеров с их неожиданными симпатиями в стороне. Начался бой. Хамфрис сразу решительно пошел вперед. Мендоса жестко встретил его, и они от души схлестнулись. Первый раунд закончился тем, что они сцепились и упали. Во втором ситуация повторилась, при этом Пирс Иган, чье описание этого боя стало хрестоматийным, утверждает, что Хамфрис нанес больше ударов, но они, как ни странно, не причинили Мендосе заметного вреда. Судя по всему, тот совершенно осознанно давал своему противнику вымахаться. Очень на него похоже. Иган не говорит, чем закончился второй раунд, но в третьем битва развернулась с новой силой, только теперь действия бойцов стали более обдуманными. Они довольно долго обменивались ударами, по мере сил парируя выпады противника, пока Мендоса выверенным ударом не опрокинул Хамфриса на землю. В четвертом раунде ничего запоминающегося не произошло, а в пятом Хамфрис попытался провести удар по корпусу, который Мендоса заблокировал и сам нанес удар в голову. Хамфрис попытался ответить. Из описания не очень понятно, дошел ли его удар до цели, но что точно, так это то, что Хамфрис потерял равновесие и упал. Иган утверждает, что после этого ставки начали резко расти в пользу Мендосы. Если перед боем они были 5-4 в его пользу, то теперь быстро дошли до 10-1. Объяснялось это тем, что Хамфрис стал падать регулярно. Раунд за раундом быстро заканчивался тем, что он принимал горизонтальное положение после самого легкого удара Мендосы, а очень часто и без удара. Это противоречило правилам, но дисквалифицировать Хамфриса как-то не решились, тем более, что этого не требовал даже сам Мендоса. Между тем, после каждого такого падения секунданты Хамфриса просили его прекратить бой. Тот отказывался наотрез, а потом выходил из угла и почти сразу падал. Историки по-разному оценивают его поведение в этой фазе боя. Иган не видит в нем ничего, кроме лишнего подтверждения его мужества. Г.Д. Майлз в общем-то тоже, но с плохо скрытым сомнением. Наконец, последний по времени Бохум Линч сначала практически прямо, не вполне понятно почему, называет Хамфриса трусом, а потом начинает не слишком убедительно опровергать собственные слова. На этом можно заметить, как изменилось отношение к участникам события за сто лет, от начала XIX века до начала двадцатого. Рискну высказать свое мнение на этот счет. Мне кажется, что Хамфрис с какого-то момента дрался в состоянии нервного срыва. Это был человек, который не мог смириться с самой идеей поражения, тем более, от человека, которого он считал личным врагом. А поражение очень быстро стало неизбежным. Собственно, уже после второго или третьего раунда, когда Мендоса дал ему вымахаться. Он вымахался, но, кроме того, Хамфрис был зверски избит. Правый глаз у него давно закрылся благодаря замечательной работе левой руки Мендосы. Левым он тоже видел немного, так как на лбу над ним у него было сильное рассечение, и глаз заливало кровью. Нос выглядел так, как будто его резанули ножом, верхняя губа было совершенно разбита, жуткий кровоподтек красовался под левой рукой… Мендоса тоже был мало похож на «еврея из интеллигентной семьи», каким он часто выглядел в жизни. Левая половина лица у него тоже была здорово разбита, что говорит о том, что и Хамфрис дрался от души, но все это были сущие мелочи по сравнению с тем, как смотрелся его противник, на котором живого места не было. Хамфрис рвался из угла в бой, а из боя – в угол. Когда он сидел на стуле, ему казалось, что шансы есть, когда он выходил в ринг – видел, что их нет и в помине. И так повторялось десятки (!) раз, именно десятки – в соответствии с количеством раундов. Двадцатый, тридцатый, сороковой… Наверно, Хамфрис рассчитывал на шальной удар справа, которым мог и быка свалить, но перед ним был совсем не бык, а Мендоса, который, «хитрая еврейская морда», и не думал подставлять голову под этот удар справа. Скорее всего, множество раундов Хамфрис провел в каком-то кровавом мареве, слабо понимая, что вокруг него происходит. С какого-то момента происходящее перестало приносить чувство удовлетворения и Мендосе. Иган в своей книге в этом месте описания боя неожиданно ни к селу, ни к городу цитирует отрывок из «Венецианского купца» Шекспира, в оригинальном тексте адресованный Шейлоку, а здесь как бы обращенный к Мендосе, где его попрекают за «жестокое еврейское сердце». Создается впечатление, что, по мнению автора, обладатель этого сердца должен был то ли поцеловать Хамфриса прямо в ринге, то ли сдаться, чтобы сделать ему приятное. Воистину от евреев часто требуют того, чего никогда не требуют от себя. Однако Иган, пусть его симпатии больше лежали на стороне Хамфриса, процитировав этот отрывок, тут же говорит, что в данном случае он неуместен (непонятно, зачем только цитировал), так как на самом деле Мендоса в этом бою проявил весь гуманизм, который только может быть проявлен в ринге. Множество раз, имея возможность добить противника, он этого не делал, а то ли опускал руку, то ли выкидывал ее куда-то в сторону или вверх. А ведь ему было, за что мстить Хамфрису, который часто говорил о нем черт знает что. Но сейчас Мендоса предпочел это не вспоминать. Иган признает, что Мендоса просто не хотел бить человека, который и так падал. В предыдущих боях он часто поддевал Хамфриса словесно, но сейчас ничего подобного он не делал. Он только всем своим видом и всеми своими действиями показывал, что не хочет его бить, и пытался убедить в том, в чем его убеждали секунданты – признать поражение и больше не выходить из угла. Но Хамфрис признал его, только когда не смог встать. Обычно пишут, что в этом бою было 72 раунда, но это были короткие раунды, так как вместе с тридцатисекундными перерывами на них ушло всего 1 час 3 минуты. Хамфрис не смог встать даже для того, чтобы уйти с ринга. Его оттуда на своих плечах вынесли друзья, уложили в карету и срочно повезли к врачу. Хамфрис явно нуждался в срочной медицинской помощи. Ну а Мендоса снова предстал перед зрителями, в восхищении смотревшими на него, на его избитое лицо и на разбитые руки, которыми он только что покалечил их кумира. Судя по отрывочным описаниям этой сцены у разных авторов, восхищение было всеобщим, при том, что очень многие в аудитории потеряли большие деньги, которые они поставили на Хамфриса. Наверно, это был один из тех моментов, когда люди невольно поднимаются над обыденностью. Они только что увидели, как этот боец, пусть и чуждый им по крови, в честном бою сломал их героя сначала физически, потом психологически, а потом и «человечески», не опустившись до мести и проявив то милосердие, которого от него не ожидали. И в этот момент он не был для них евреем. Он не был даже Дэниелом Мендосой. Он был просто королем. (продолжение следует) Александр БЕЛЕНЬКИЙ